Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире - Taras Grescoe

отношений между иностранцами и их китайскими компаньонами стал торговый язык, известный как пиджин. Получивший свое название от предполагаемого китайского произношения слова "бизнес", пиджин был классическим примером того, что антропологи называют "контактным жаргоном". Как и чинук, жаргон европейских торговцев и аборигенов северо-западного побережья Северной Америки, пиджин использовался в качестве лингва франка для облегчения ведения бизнеса. Вставляя английские, китайские, индейские и португальские слова в китайские предложения, пиджин был младенчески звучным, но эффективным. Kumshaw означало "чаевые"; much more betta - "самый лучший"; chota hazra (из хиндустани) - чай с тостами и джемом, типичный шанхайский завтрак; no-joss! означало "без костей!".

В информационном бюллетене, разосланном гостям отеля Cathay в 1935 году, предлагалось удобное руководство по переводу английских фраз на пиджин, среди которых: "Я хочу чаю немедленно, понятно?" (Catchee tea chop chop chop, savvy?); "Вы серьезно?" (Talkee true?); "Я хочу принять ванну, принесите мне горячей воды" (My wanchee bath, pay my hot water); и для покупателей: "Вы можете отправить это в Катай?" (Cathay side can sendee?).

Пиджин отражает отношения, царившие между культурами в Шанхае в первые годы существования Договорного порта. Теоретически белые тайпаны - некоторые из которых провели в Китае десятилетия или даже родились там, так и не удосужившись выучить язык - отдавали приказы. Их доверенные лица, китайские компрадоры, выполняли их. На практике компрадоры контролировали все коммуникации с поставщиками и зачастую имели огромный штат китайских сотрудников, что давало им огромную власть. Компрадоры приобретали состояния благодаря "отжиму" - практике, которой занимались как домашние слуги, так и национальные политики, - получая незадекларированную комиссию за все оказанные услуги.

К концу Первой мировой войны фигура говорящего на пиджине компрадора в длинном халате и шелковых брюках уступила место молодому человеку, который мог похвастаться безупречно сшитым западным деловым костюмом, американским именем с инициалами в стиле ротарианцев и акцентом, свидетельствующим о лучшем образовании Оксбриджа или Лиги плюща. Одним из последствий Боксерского восстания начала века, в ходе которого при молчаливой поддержке вдовствующей императрицы Цин были атакованы иностранцы, находившиеся в пекинских легатах, стало то, что Китай был вынужден выплатить непосильную компенсацию иностранным державам, чья собственность пострадала в результате восстания. Соединенные Штаты, согласившись использовать свою часть "Боксерской компенсации" для финансирования обучения китайских студентов в американских университетах, сыграли важную роль в создании административного и делового класса, который обращался за вдохновением к Западу.

Сыновья и дочери компрадоров, получившие иностранное образование, составляли верхний эшелон нового националистического правительства в Нанкине. В Шанхае 1935 года их можно было встретить танцующими джиттербаг в Paramount Ballroom или слушающими филиппинские джазовые оркестры в Black Cat. Более культурные люди посещали литературные собрания, устраиваемые ведущими шанхайцами.

Гарольд Актон, эпатажный британский дилетант, нарисовал яркий портрет космополитической сцены в салоне Бернардины.

Мы все были слишком физически привлекательны: Эмили Ханн, похожая на сладострастную фигуру из марокканской меллы; ... несколько хихикающих китайских хлопальщиц с постоянно завитыми короткими волосами, которые поздно пришли с вечеринки маджонга... были китайские художники в западном стиле - у одного была выставленные в Королевской академии; представители западных фирм, которые приветствовали побег от бизнеса; первые немецкие евреи, осознавшие тенденцию на родине; журналисты и профессора.

Даже утомленный Актон, которого Ивлин Во признал частичным вдохновителем злобного денди Энтони Бланша в романе "Брайдсхед пересматривает", был впечатлен. "Ни одна толпа не могла быть более разношерстной, и нужно было поблагодарить Бернардину за то, что она встряхнула старый пирог с отрубями".

Неудивительно, что уже через несколько часов после прибытия в Шанхай такая демократически настроенная женщина, как Микки Ханн, начала делать то, что многие пожизненные жители Шанхая гордились тем, что никогда не делали: общаться с китайцами. Однако ее следующий шаг удивит даже Бернардину. Микки собиралась влюбиться в одного из самых известных шанхайских поэтов - щеголеватого молодого человека, который был сказочно богат, соблазнительно красив и к тому же китаец.

* Провокационный тон статьи наводит на мысль, что ее написал редактор Рэндалл Гулд, чья травля Микки, которая позже выльется в литературную вражду, возможно, была вызвана нескрываемой влюбленностью.

 

Часть 3

. "Какой мир возможен без красоты?"

9: Шанхай, 12 апреля 1935 года

 

Синмай раздумывал, как бы незаметно выскользнуть из переполненной комнаты, когда в нее вошла она.

Он уже почти отказался от приглашения на очередной "культурный" вечер Бернардины Шольд-Фриц в Международном театре искусств. Какими бы благородными ни были намерения этой тайтай, ее внимание начинало ему надоедать. Казалось, она рассматривает его как свою последнюю восточную диковинку, изысканную фарфоровую куклу, которую можно достать, чтобы оживить собрание, когда разговор затихает. Во время одного из его недавних визитов в салон она попросила Синмая продемонстрировать китайские боевые искусства. Внезапно оказавшись в окружении благоговейных розово-бордовых лиц, он торжественно и молча набросал в воздухе несколько до смешного замысловатых жестов. Конечно, он придумал это неправдоподобное зрелище на месте: ведь он был ученым, а не обычным боксером. Это было то, что он называл "чи янь жэнь", или "шутить над людьми океана". Как он потом заметил другу, несмотря на то что "миссис Мэннерс" (так он называл Бернардину за ее спиной) считала, что каждый китаец не может делать все то, чем славятся китайцы.

Потом он увидел ее на другом конце комнаты. Она совсем не походила на тех женщин, которые обычно приходили на приемы к Бернардине, - крупнотелых англичанок с длинными зубами или широкоскулых американок с задорным смехом. С пышными волосами, по-мальчишески коротко подстриженными, и широкими изгибами, которые подчеркивал сшитый на заказ пиджак, она была такой же стильной, как богемные женщины, чья андрогинная внешность околдовывала его на Левом берегу Парижа. Но именно ее глаза, большие и необычайно круглые даже по западным стандартам, привлекли его внимание. Когда Бернардина познакомила их, а затем собственнически увела его, чтобы встретить другого гостя, и его темный взгляд встретился с ее взглядом, ему показалось, что он услышал резкий глоток воздуха между ее полными красными губами и не успел опомниться. Для него встреча стала моментом не удивления, а узнавания.

Но тут началась лекция. Он занял место в том же ряду, что и она, несколькими стульями ниже. Хотя он старался обратить свое внимание на мужчину на сцене, который сбился с ритма, слишком усердно обсуждая романы Д. Х. Лоуренса, он бросал на нее косые взгляды и забавно вздергивал брови, когда видел, что на ее шее и бледных щеках появляется румянец.

Пока лектор рассказывал о "фаллическом сознании", Синмай пытался вспомнить, где он видел такие глаза. Внезапно он